Но коль скоро заказ принят, частный детектив обязан не только прислушиваться к голосу интуиции, но и присматриваться к окружающему его миру, выглядывая в нем предвестников удачи и, главное, верные признаки поражений.
Когда меня попросили отправиться в Кишинев, я сразу понял — это примета. Даже несколько примет. В прошлый раз, когда заказ предполагал работу за пределами страны — а именно, в Литве — подобная, так сказать, командировка стала верной приметой хорошего гонорара и запутанного задания. Мне пришлось наблюдать за шестидесятисемилетней женщиной, изменявшей нанявшему меня сорокалетнему супругу с восемнадцатилетним студентом.
Предстоявшая мне поездка в Кишинев стала отличной возможностью не столько закрепить или опровергнуть приметы, наработанные во время поездки в Литву, сколько, раз уж мне пришло на ум описать природу и последствия примет в жизни частного детектива, использовать данное задание в качестве, так сказать, практического эксперимента по изучению теории суеверий.
В том, что примета с хорошим гонораром найдет подтверждение, можно было не сомневаться (принципиальности в этом вопросе мне не занимать), да и на запутанность задания можно было смело рассчитывать. Ведь меня ожидала операция контрнаблюдения — для непосвященных, так уж и быть, расшифрую. Контрнаблюдение предполагает наблюдение за субъектом наблюдения. Что, не стало яснее? В общем, это слежка за другим детективом, который уже за кем–то следит. Заказчиком контраблюдения как правило выступает объект первого наблюдения, заподозривший неладное и желающий выяснить, по чьему заказу ему «сели на хвост».
Контрнаблюдение предполагает высший пилотаж — ведь работать приходится против такого же профессионала, и отказать себе в подобном удовольствии я, разумеется, не мог.
Я люблю свою профессию и у меня есть свои приметы. Вернее, они представляют собой какой–то постоянно меняющийся список, большинство пунктов которого не доживают до следующего дела, но есть и такие, которые будут в нем всегда.
И первый из них — дорога. Путь. Не в каком–нибудь эзотерическом смысле, вроде пути самурая и прочей восточной экзотики, а в самом упрощенном и потому верном смысле. «Присядем на дорожку» — это ведь не случайно, хотя по ней, по дорожке, лучше все же идти или даже ехать, чем беззаботно рассаживаться — могут и задавить
Вылетая в Кишинев, я насторожился еще в Домодедове. Уж слишком смутным выглядело начало пути, можно сказать, сразу за калиткой дома расстилался сплошной туман. Родной московский аэропорт напомнил мне провинциальный трактир после полуночи. Только представьте себе: на посадке меня окружило человек двадцать дурно пахнущих и изрядно выпивших мужиков и, конечно, у всех у них были билеты на кишиневский рейс. Я, конечно, надеялся, что пронесет, но — увы. Мужичок, который стоял за мной на регистрации и все возмущался, что ему не доплатили на стройке, в самолете, разумеется, сел рядом со мной. То, что мне досталось место у иллюминатора, не спасло — проветрить салон я не мог, чтобы хоть не надолго позабыть о гастарбайтере, ежесекундно напоминавшем о себе целым букетом запахов.
С чего я взял, что он гастарбайтер? С того, что ему недоплатили на стройке, с чего же еще? Кажется, именно этим немецким словом принято у нас в России называть пашущих за копейки иностранцев. Кстати, о немецком языке, разве гастарбайтер — не продукт геноцида? Двойного, между прочим — со стороны родины и принимающей стороны.
И это, между прочим, тоже примета. Нашего странного времени.
Но вернемся в салон самолета Airbus‑320, рейс Москва — Кишинев. И к приметам частного сыщика.
Вот, к примеру, к чему на борту самолета два десятка выпивших гастарбайтеров? Догадаться нетрудно: помимо малоприятных запахов в салоне, от которых, кроме системы вентиляции, полагаю, не спасла бы и полная разгерметизация самолета; к непривычной суматохе и к нервным стюардессам, к ужасу остальных пассажиров и к скорейшему ожиданию посадки, которую не способен заглушить даже страх в ожидании этой самой посадки. К счастью, мой гастарбайтер — тот самый, что достался мне в соседи, быстро отключился: спасибо стюардессам, разносившим уже через полчаса после взлета еду и, кстати, вино, хлопнув два бокала которого, мой сосед громко захрапел, но у меня и мысли не возникло толкать его в бок.
В аэропорту Кишинева меня никто не встречал. Нет–нет, это не примета местного негостеприимства, ничего подобного. Если это и примета, то лишь моей предусмотрительности и, более обще, профессионализма, да простят меня за некоторое бахвальство. Никаких встреч в аэропорту, никаких, боже упаси, людей с табличками — все это были мои требования.
Я быстро вышел в зал ожидания, как будто бывал здесь сотню раз и взял первого же подвернувшегося таксиста. Номер на мое имя был зарезервирован заранее и поэтому я произнес лишь название гостиницы — «Лео Гранд».
Кстати, по пути из аэропорта я собирался поразмышлять, какие приметы мне сулит отель с таким названием, но совершенно неожиданно открыл для себя новую примету, еще более усугубившую мое впечатление о дороге как о примете.
Говорят, все таксисты во всех странах одинаковые. Наглые, алчные и болтливые. Ну, или наоборот: наглые, алчные и угрюмые. В Кишиневе все оказалось куда как сложнее. Оказывается, если в местном аэропорту вы возьмете такси, вас обязательно стошнит по дороге в гостиницу. Примета безотказная — проверено, что называется, не себе.
Уж не знаю, то ли это покрытие трассы виновато — с кишиневскими колдобинами, уже в качестве водителя, я смирился лишь где–то на третий день — то ли манера вождения таксиста — рывками, словно пинками под зад, вернее, под багажник. В любом случае ехать до гостиницы оказалось совсем ничего — минут двадцать, не более, из которых хватило первых пяти, чтобы мой организм взбунтовался. Я едва успел опустить окно, оставляя содержимое моего желудка на безобразного качества асфальте на протяжении, наверное, метров двухсот. Причем таксист не то что не остановился, но даже не сбросил скорость, прокричав лишь, чтобы я высунулся побольше в окно и дышал как можно глубже, как будто это так просто на скорости не менее восьмидесяти километров в час. Кажется, он просто опасался, чтобы я не наследил в салоне, а еще — ужасно торопился. В парк или обратно в аэропорт — издеваться над другими едва сошедшими с трапа пассажирами — я не стал выяснять. Тогда меня больше волновало другое: как бы удержать себя в руках и не накостылять идиоту.
Гостиница, кстати, оказалась очень даже. Из окна номера я разглядел силуэт какого–то большого здания с синими фосфоресцирующими буквами и желтым кругом над ним. Побился с собой об заклад, что это торговый центр. А чуть дальше, видимо, сквер или небольшой парк — там виднелись деревья и пару фонарей, а вообще, нужно признаться, что, приземлившись в Кишиневе, я словно очутился в подвале — увы, не в плане обилия выпивки. В городе хоть глаз выколи, темнота, какой нет даже на окраине какого–нибудь Бутова, где, кстати, полным–полно таких молдаван, как мой сегодняшний горе–сосед по самолету.
А впрочем, замечательно выспавшись, я встал с совершенно иным, солнечным, как кишиневское утро настроением и тут же вывел новую, причем социально небесполезную примету. Если вечером вы проехались по темному, как катакомбы, Кишиневу, то наутро вам суждено сокрушаться по поводу расточительности московских властей, переводящих миллионы нефтедолларов на эту безумно–показушную иллюминацию. К чему весь этот карнавал? Не сталкиваются люди лбами — и на том спасибо, больше света и не требуется.
Настроение улучшилось еще и потому, что так происходит всегда, когда мне не терпится начать работу. Встреча была назначена на 10.00 по местному времени, и девушка на ресепшене пообещала вызвать такси к 9.45 — раньше, сказала она нет смысла, ехать от гостиницы до офиса моего заказчика не более десяти минут.
Моего заказчика… Знал бы я, насколько в данном случае неуместен мужской род и что через считанные минуты меня ждет встреча с весьма колоритной, да–да — ЗАКАЗЧИЦЕЙ. Такси доставило меня к воротам трехэтажного особняка, а один из двух вооруженных охранников, дежуривших у входа, стоило мне назваться, сразу проводил меня на второй этаж.
Не берусь судить о всем здании, но второй этаж оказался редакцией журнала с загадочным названием «Пастель». Да, через «а», и припомнив свои довольно смутные познания в эстетике, я было решил, что это журнал о живописи. Оказалось, что журнал женский, что–то вроде нашего «Космополитэна», и когда мне об этом сообщила симпатичная секретарша, я вспомнил, что, кроме охранников, по пути из вестибюля к кабинету, как оказалось заместителя главного редактора, мне не встретился ни один представитель сильного пола.
